— А ну-ка, ближний мой, скажи мне, если можно, какой псалом ты любишь больше всех?

Этот вопрос озадачил меня, я не знал, что ответить, потому что какого-нибудь особо любимого псалма у меня не было. Но так как я должен был дать ответ, назвал самый известный 50-й псалом, который я произносил чаще других, и, в некоторой степени, он нравился мне больше остальных.

— О, так вы любите «Помилуй мя...» Этот псалом действительно выделяется среди других псалмов. Так коли вы любите его, то, конечно, знаете и его содержание, и, если можно, скажите мне, что, по вашему мнению, означает безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси (Пс. 50, 8).

С самого начала я понял, что мне не ответить на этот вопрос, но из-за сказанного отцом Гавриилом «так коли вы любите его, то, конечно, знаете и его содержание» постыдился прямо сказать, что не знаю, и решил найти хоть какой-то ответ. Я понял, что мучаюсь напрасно, притом шло время, и было неудобно так тянуть с ответом. Я собрался с силами и сказал:

— Я не знаю, отче.

Он как будто ничего не заметил, напротив, улыбнулся мне своей любящей улыбкой, чем дал мне возможность свободно вздохнуть. Так как это был знак для меня, что он все правильно воспринял и понял, что это случилось со мной от немощи, а не от желания обмануть.

— Хорошо, ближний мой, если вы не можете сказать, тогда я отвечу, что означает: безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси.

Давайте сперва начнем с «безвестного», которое своей силой являет чудо премудрости Божьей.

«Безвестное» означает невидимый, духовный мир, который Благий и Всесильный Бог Промыслом своей непостижимой премудрости сотворил и создал еще до сотворения видимого мира и человека. Оба эти мира в своем единстве есть полнота Божьего творения, а человек есть совершенное олицетворение этой полноты, в которой Бог своей непостижимой премудростью в одном лице, обобщенно — образе человеческом, связал и объединил обе природы: духовную — высшую и физическую — низшую по сравнению с духовной.

До грехопадения Адам беспрепятственно видел оба мира — физический и вместе с ним духовный, из которых премудрость и величие Божие явственнее и сильнее всего лицезрелись при видении небесных обиталищ Господа. Адам видел их до грехопадения, а после грехопадения это видение было сокрыто от него и от всего человечества и стало «безвестным». Оно было даровано нам для лицезрения, но было отнято. Грех, непослушание, уход от Слова Божьего лишили нас способности видеть Его; а тем, которые вновь удостаивались явления «безвестным», это давалось милостью Божьей за их особенную святость и добродетельную жизнь.

Значит, ближний мой, как видишь, необходима святость, чтобы человек вновь удостоился лицезрения «безвестного», отнятого и изъятого у нас — величественной части дивной премудрости Божьей, подлежащей восприятию и ощущению посредством видения.

Если тут не было ничего непонятного, ближний мой, то думаю, для «безвестного» этого достаточно.

— Нет, все понятно, отче, — ответил я.

— Тогда скажем несколько слов о более интересном, «тайном».

«Тайное» есть лоно тайных знаний премудрости Божией, куда люди допускаются по исключительному благоволению и Промыслу Божиему. Те, кто неопустительно, постепенно, от силы в силу, содействием и споспешествованием Святого Духа созерцанием, познанием и откровением приобщаются к высшим тайнам Божиим и поучением втайне умудряются в познаниях о Боге, ангелах и человеке. Одно дело — увидеть и услышать, а другое — вникнуть в тайну увиденного и услышанного.

«Тайное» не лицезреется, ближний мой, как это было сказано о «безвестном», но здесь наличествует только созерцание очами разума, которым Дух Святой придает силу устремления.

Для того чтобы человеку открылись врата познания «тайного», помимо святости, необходимо, чтобы человек имел заслуги перед Богом. А заслуги человек приобретает смиренным и полюбовным претерпеванием множества маленьких и больших невзгод и испытаний, гонений, несправедливостей, насмешек, осуждений, трудов, пота и служения во имя Бога и Его святого Евангелия.

Святой жизнью перед Богом, как мы уже говорили, людям дается видение «безвестного», а с присовокуплением к святости заслуг открывается также и «тайное». Ибо человек своим подвижничеством сперва сподобляется грани святости, восхождением на высокие степени которой ему дается видение «безвестного», а затем, если он вновь пребудет в усердном служении, то обретает благодать в очах милостивого и человеколюбивого Бога и получает от Него в дар уже познание «тайного».

Когда человек бывает допущен в лоно познания «тайного» и даются ему откровения по мере его, тогда он изо всех сил предается созерцанию, почти ничего не помня, даже самые естественные потребности, настолько сладостно для него это состояние. Он погружается в созерцание воспринимаемого разумными очами откровения и тщательно отцеживает его для познания. В подобном напряжении человек не испытывает ни усталости, ни пресыщения, но бывает облечен в великое терпение, так как душа его пребывает в великом умиротворении и всячески ожидает явления «тайного». Пребывание в созерцании для него — услаждение, откровение же и постижение увиденного — неизъяснимая радость и блаженство.

Все это, ближний мой, исполняется на человеке высочайшей добродетели, той, которую преподобный Иоанн Синайский именует верой, надеждой и любовью. Недаром сказал я: «высочайшей добродетели», ибо это и вправду последняя ступень лестницы добродетелей.

И все-таки, хоть человек и испытывает высочайшее блаженство, он все же не довольствуется этим и не унимается. Он еще сильнее устремляется к Богу, к еще более глубокому единению и неразлучному пребыванию с Ним.

За этим уже следует обожение, восприять которое невозможно ни каким бы то ни было усилием воли, ни напряженным подвигом, — безумие паче всякого смысла! Это — единственно Божий дар, непостижимая, невыразимая словом милость Творца к своему созданию, которую ему должен даровать Бог и животворящим действием Своего Божественного Духа удостоить его этого дара, который со стороны человека тоже требует своеобразной готовности — подвизания.

Здесь человек всем существом своим прилежит смирению, беспощадно смиряет себя и спускается на самое дно ощущения собственной немощности. Непрестанно вопиет, плачет и молит Бога, чтобы Он удостоил его неразлучным пребыванием с Ним, его Творцом.

Велико в это время пламя любви в человеке, являющееся всего лишь отдельным языком Божественного, вечного огня, именуемого любовью.

Он жаждет всецело воссоединиться со всем пламенем, а не быть отдельным языком его.

Всецелое соединение с этим огнем — это обожение, для достижения которого ему, кроме личного стремления и молений, необходима еще и внутренняя жестокость по отношению к себе, отсечение всего личного и забвение всего собственного, что без большого смирения и самоуничижения никак не достигается. Надо любить всех, видеть в каждом брата и ближнего, помня, что Господь наш Иисус Христос пострадал за всех и каждого. Любовь ко всем — значит служение всем, но с мудростью! Ее, эту мудрость, и дарует Господь Бог всякому, на кого призрит и облечет его Своей всесовершенной любовью.

До воссоединения человек тщится и всем существом своим стремится к неразлучному сопребыванию с Богом, а после воссоединения пребывает в любви, где великая безмятежность, мир и упокоение. Там — подвиг и труд, так как недостает полноты и цельности; тут же — великая безмятежность, мир и упокоение, ибо уже полнота и пребывание в этой полноте.

Все прекрасно и божественно у Иоанна Синайского, который столь впечатляюще описывает ступени духовного усовершенствования человека, но только не хватает одного и окончательного состояния, которое есть дар Божий, венец и совершенство всего — именуемый любовью и обожением.

Тут единственно любовь, любовь — и больше ничего. Человек целиком и неразлучно пребывает с Богом, что и есть полное единство. Ум человека останавливается, мысли полностью исчезают из головы, он ни о чем уже не думает, единственно созерцает Бога и делает, и говорит лишь то, что видит и слышит от Бога. Обоженный обладает премудростью от начала и до скончания веков.

Однако кто был среди святых обоженным — это не нашего ума дела (это он сказал, конечно, обо мне). Одного точно знаем — Иоанн Богослов.

Я пришел в изумление от услышанного, так как это представлялось мне чудом из чудес. Я бы подумал, что наверно ослышался, если бы не четко услышанные из уст отца Гавриила дивные речи. В смятении я думал про себя: как это может быть — ум останавливается, мысли исчезают, — ведь это невозможно. Не выдержав неопределенности, я после маленькой паузы спросил:

— Простите, отче, что значит — ум останавливается, мысли исчезают, ни о чем не думает, неужели такое возможно?

— Да. Поверь мне, ближний мой, невозможное человекам возможно Богу.

Это непоколебимое действо Духа Святого, дабы обожить человека, возвести его в состояние Божественной любви — венца всех добродетелей. Иначе какое же это единство и с Богом пребывание, когда ум действует, мысли более или менее рождаются в нем, а разум занят размышлением над ними? Полное единение с Богом невозможно без бездействия ума, полного, а не частичного отсутствия мыслей. В противном случае это будет не состояние обожения, а всего лишь пребывание на той высокой степени духовного развития, которую преподобный Иоанн Лествичник именует верой, надеждой и любовью.

При этих словах произошло некое чудесное событие этого дня, которое я тогда, будучи в гостях у отца Гавриила, не воспринял должным образом. Будто бы ничего сверхъестественного, так выслушал я последующие слова, являющие нечто дивное.

— Единственно любовь, невозможно всячески без этого. Сознание должно остановиться, и никакие мысли не должны пребывать в нем. Вот подобно мне, — и, поднеся кисть правой руки к голове, два-три раза постучал пальцами по ней медленным движением. — Самому этого не добиться, ближний мой, только Дух Святой может сотворить в человеке подобное, удостоить его такого чуда. Хотя какая мне честь в подобной благодати, ведь я же всего лишь по старости так, что и мысли в голову не приходят и ум бездействует.

Обоженный, ближний мой, уже не для себя живет в мире сем грешном, но единственно для пользы других. С великим смирением скрывает себя от людей, дабы не попалить их. Ибо если начнет жить неприкровенно, в полную силу, не выдержат люди истинного образа его жизни и поглотит их зависть. Но даже если не зависть, все равно не вместить им подобное, настолько превышает это состояние силу их разумения.

Относительно же того, что любовь есть венец совершенства, единственно любовь и обожение, и об этом не говорится даже у высокочтимого Иоанна Синайского в описанной им «Лествице» добродетелей, да и у позднейших не сказано, то в этом Промысл Божий, для меня приберег Бог это слово.

— из книги арх. Кириона (Ониани) — «Юродивый Гавриил (Ургебадзе). Преподобноисповедник»