Избравшему путь трезвения, никогда не следует оставлять молчания

...Мы уже и раньше говорили, что великий не просто и без приготовления решился предпринять это дело, но принял на себя юродство, сначала хорошо обучив всякий член и всякое чувство, чтобы не дать возобладать худшему над лучшим, и вышел, таким образом, с должной предосторожностью для осмеяния изобретателя злобы, имея главным и важнейшим побуждением (πρόφασις), как часто говорилось в рассказе, дивную и неизреченную любовь ко Христу и чрезвычайную жажду сладкой за Него смерти.

Кроме того, он имел в намерении, как сам потом разъяснил нам, пройти через все роды жизни, ничего из этого не оставив, сколько это от него зависело, неизведанным и неиспытанным. Поэтому-то и совершилось все по его намерению, как дальше явит мое слово.

Особенно при этом он предпочитал всему молчание, говоря, что юродство не имеет никакого значения, хотя бы кто дошел до верха добродетели, без этой предосторожности (ἀσϕαλείας ἐξ ἀυτῆς), но есть без этого сеть и явная глупость, иногда оканчивающаяся для предпринявшего это осмеянием, согласно словам древних отцов, которые говорят, что «требуется большое трезвение (νήψεως) ревнующим проходить этот путь, чтобы, решившись осмеять врагов, самим потом не сделаться посмешищем для них».

«Избравшему путь трезвения, – говорил опять мудрый, – никогда не следует оставлять молчания. Итак, если мне удалось, – говорит, – что-нибудь хорошее сделать в течение того длинного периода времени, конечно, по изволению Божию, то все это было делом славного молчания. Поэтому я не оставлял его, полагаю, лет двадцать и больше, пока опять не возвратился на любезнейший Афон, отечество монахов, ибо только он разрешил узы моего языка, как я раньше обещал Богу, прекратив долгие странствования наши и труды».

Так сказали нам славные уста, устраняя преткновения на пути, ведущем к Богу, и показывая во всяком роде жизни, по обычаю, самый гладкий и царский (путь). Поэтому и мы решились коснуться этого подробно, не для того, чтобы защитить славу этого мужа, – что было бы невозможно, – прославляемого сверхъестественно свыше, как сейчас будет видно, и вследствие этого нисколько не требующего славы от людей, хотя бы она вся собралась вместе, но для того, чтобы помешать кому бы то ни было считать образцом высокой жизни это наружное и притворное юродство, не зная о сокровенной мудрости его...

— Из жития прп. Саввы Нового, Ватопедского