Один раз, когда братия Ватопедской Лавры обедала за общей трапезой, вместе со всеми присутствовал и Савва. Между братьями начался разговор, что нарушало общий порядок. В результате возник некоторый шум от голосов, так что шум даже мешал читать чтецу, как это было заведено в монастыре.

И вот, возникло как-бы замешательство, а его виновники не унимались, несмотря на замечания тех, кто поставлен был следить за порядком , того, кто следил за тишиной. В монастыре Ватопед «экзарх тишины» как раз и имел заботу о том, чтобы призывать к порядку...

Кто будет возражать о том, что благовременное молчание – вещь важная и имеющая большую цену в монастыре? Ведь монахи – это духовные философы, следующие «школе Оцов». А Отцы и учением – и делом показали, что во вермя трапезы лучше всего читать о жизни добродетельных мужей, храня в это время в сердце молитву. И так удобнее приближаться к Богу, горячо благодаря Его даже за ту самую пищу…

Наконец, шум и смятение заметил уже сам игумен, находящийся на возвышении. Тогда сначала игумен терпит и негодует, сдерживая себя. А потом, когда уже не мог сдержаться, исказив лицо, он полным негодования голосом начинает кричать на бесчинных монахов.

Игумен Ватопеда при всех осыпает их бесчисленными укорами, называя их потерявшими стыд, бездельниками, которые совершенно потеряли страх Божий, и жуют пищу подобно бессловесным скотам.

Он говорит:

— Разве вы не знаете, что, по словам Отцов, трапеза без Слова Божия подобна свинной кормушке?! А лучше сказать, не трапеза, а вы, по виду имеющие разум, ведете себя подобно скотам или варварам. Вы предаетесь пьянству и нарушаете чин трапезы, создавая шум и приводя все в смятение!

А игумен вообще был весьма вспыльчивым и «несдержанным пастырем». Сначала игумен накричал на них и другими оскорбительными словами. А затем, распаляясь гневом, игумен, уже совершенно выйдя из себя, со знанием дела выбранил всех...

Но и на этом игумен не останавливается! Он останавливает чтеца, тех братьев, которые разносили пищу, и долго со смаком и сильным негодованием осыпает всех бесчисленными бранными словами. И так продолжалось до окончания обеда… Впрочем, правильнее сказать, после трапезы это все еще не кончилось…

После того, как братия поблагодарили Бога в молитве, и все устремились к выходу из трапезной, игумен стал в дверях и снова начал изо всех сил нападать на нарушителей. Игумен изливал всю силу праведного гнева, который мало чем отличается от обиды. Так игумен даже кричал им вслед, пока они не скрылись в кельях…

Все братья были потрясены. Одни с кротостью выносили негодование отца, считая это справедливым и заслуженным. Такие говорили себе: «Наказание Господне отверзает мне уши» и «начало премудрости - страх Господень».

Тем не менее, большинство братий, как низших – так и их старшей братии, я имею в виду старшей и по заслугам, и по возрасту, признали поступок игумена слишком резким.

Братия Ватопеда негодовала на игумена...

Ведь он дерзко и не к месту, не разбирая старших и послушников, излил на всех свой гнев. Он не пощадил никого и не постыдился ни их достоинства – ни своего авторитета власти. Надо же было так выйти из себя, что человека уже ничто не может остановить?!

Так что же на самом деле он сделал? – Я бы назвал это так: игумен вонзил нож гнева в сердце братства… Впрочем, это не мои слова, именно это я потом слышал часто и от многих, это и всякое подобное этому.

Я же, будучи в том собрании в тот момент и видев своими глазами все происшедшее, находился в недоумении и обуревался самыми противоположными помыслами. Вдруг, я вспомнил, что ведь я - ученик прп. Саввы!

Поэтому я решил узнать его мнение об этом вопросе, так как я сам не мог разобраться в том, какой партии, проигуменской – или противоигумнской, отдать предпочтение. Ведь Великий имел дух совета и разума, и умел, по выражению мудрого Даниила, «открывать сокровенное» (Дан 2:28), решать загадки и узнавать Суд Божий.

Я спросил его:

— Скажи, - говорю, - какие мысли ты имел во время гнева игумена. Какое впечатление произвели на тебя слова его?! Я хочу узнать твое мнение, и я приму его. Это намного проще, чем спорить с помыслами, блуждать умом туда и сюда, и делать предположения вместе с незнающими истины.

Приклонившись этим словам он ответил:

— Друг, я вижу, что ты от всей души желаешь научиться духовному рассуждению, познать сокровенное. И я вижу, что ты не отступишь от правды, какой бы она тебе не показалась странной. Я знаю, что ты имеешь достаточно мужества верить мне, потому что вижу твою любовь, усердие и веру.

Как бы перед лицом Христа говорю тебе это! Знай, что я никогда ничего не предпочитаю Истине. А теперь наберись мужества и отбрось от души страх необычного и непривычного для тебя. Отбрось от души всякое сомнение и слушай внимательно то, что ты не ожидаешь услышать.

Но давай сначала твердо решим и договоримся, что ты никогда никому этого не расскажешь, пока я не уйду из этой жизни.

Когда во время обеда поднялся разговор и шум, я не видел, кто именно был причиной. Отец стал бранить и бесчестить всю братию без разбора. Ты сам видел, как сильно он гневался и негодовал. Чтение поучений прекратилось. На всех напал ужас… Все смутились и исполнились страха и тревоги…

В это время я поднял глаза на игумена и увидел чудное, достойное внимания, удивления и восторга зрелище! В это самое время перед игуменом появились два светлых ангела, светозарные настолько, что все помещение озарилось обилием исходящей от них благодати!

Что скажу? Они был радостные и невыразимо прекрасные. Они с любовь взирали на всех и разливали вокруг невыразимую радость!

Мне показалось, что они приготовились к какому-то торжественному приему! Или даже я бы сказал они собирались угощать вкушавших и уже приготовились разносить явства!

Казалось, одого из ангелов имели в руках отделанные золотом чаши, у другого – какие-то золотые корзины. В корзинах были прекрасные фркуты… а в чашах – благовонное масло из роз, испускавшее аромат.

Ангелы стали разносить это, и каждый из них пытался раздать как можно больше даров сидевшим за трапезой монахам.

Но не все монахи удостаивались даров: одни получали в изобилии, а другие – вообще ничего не получали. Но что самое удивительное! Быстрые служители Бога обошли все столы, щедро раздавая всем обедавшим почести свыше. Те, кто получал дар, к тому притекали как бы лучи солнечного света.

Это было подобно тому, как свет притекает к здоровым и сильным глазам. Свет наполнял их души и лица радостью и благоуханием.

Это были те, кто великодушно выносили обличения игумена. …С ними ангелы беседовали, что-то тайно шептали им на ухо, радостно приклоняя к ним – о чудо! – свои главы…

Были и такие монахи, которые к прещениям игумена отнеслись с ропотом и ожесточением души. Они исполнились гнева и ярости и душою стремились к мщению. Эти братья добровольно – о горе! – лишали себя и света, и даров…

Можно сказать, что светлые ангелы отворачивались от них. Но правильнее выразиться, они сами закрывали свои глаза, потому что они не могли смотреть на сияние света и Истины. И тотчас их наполнял мрак и горечь!...

Дружище! Но это что! Но это ерунда... Я же сейчас хочу сказать о себе. Я подумал: «неужели я враг самому себе?!». Видя это раздаяние, я и лицо – и руки протянул ангелам… И они наделили меня обильно!

Хочешь знать, что было дальше?! Я желал, чтобы игумен и отец никогда бы не прекращал своих поношений и прещений! Ах! Как я хотел всей душой, чтобы не прекратилось раздаяние даров! …

Когда же все пошли к выходу из трапезы и отец игумен опять начал, как ты сам видел, нападать на всех – негодуя и обличая, Божии ангелы опять принялись за раздаяние…

— из житий прп. Саввы Нового, Ватопедского