Явление Святого Нила Феофану в 1814-м году во образе пастуха. Данные Феофану заповеди. Возвращение котелка, взятого Святым в 1813-м году

По исправлении каливы Феофан некоторое время прожил мирно но доброненавистник диавол, воспользовавшись тем обстоятельством, что Феофан поселился в местах обильных укропом, где скитяне обычно зимой собирали эту траву, воздвиг в некоторых из скитян зависть к Феофану и вражду за то, что он якобы обирает весь укроп и прочие травы, так что им ничего не остается. Феофан сильно вознегодовал на несправедливые притязания скитян; диавол, смутив его, воспламенял Феофана злобой против обижающих его и желанием отомстить им. Итак, Феофан был опять на краю погибели, ибо, с одной стороны, вражда к нему скитян могла привести к тому, что его изгнали-бы из его спасительного убежища, и он принужден был-бы вернуться в мир; с другой стороны, будучи пленен злобными и мстительными помыслами, он мог совершить какой-нибудь безумный шаг. Но и на этот раз святой Нил пришел на помощь в решительную минуту и спас Феофана.

24-го Февраля, находясь под влиянием злопамятных помыслов, Феофан до того расстроился, что всю ночь от обиды плакал и не мог ни мало уснуть; так промучился он до утра, когда, наконец рассветало и Феофан сел за рукоделье. В это самое время раздался стук в дверь и голос: «Отче, эй отче!» — Феофан отпер дверь и увидал перед собою старика, одетого так, как обыкновенно ходят Лаврские пастухи. Старик был в черном подряснике, на плечи был накинут козий мех, за поясом было заткнуто несколько ножей, в руках была палка. Это был святой Нил, но Феофан не догадался и подумал, что это старец над Лаврскими пастухами. Святой сказал: «Есть ли у тебя огонь, погреться — Феофан, ответив что есть, пригласил взойти и стал поправлять костер в очаге, но Святой продолжал стоять перед открытыми дверьми, в каливу не входил и шепотом читал наизусть псалтир, повидимому справляя великопостные часы, вместо которых некоторые пустынники прочитывают всю псалтирь. Феофан разобрал стихи 144 псалма: «Царство Твое царство всех веков и владычество Твое во всяком роде и роде» [169])… «Верен Господь во всех делех Своих и преподобен во всех словесех Своих…» — и, заключив, что старец оканчивает часы, попытался было, прервать молитву старца, начал звать его в келлию, но Святой не отвечал на зов Феофана, пока не окончил всей псалтыри и не сделал отпуста; тогда лишь Святой вошел в каливу и сказал: «Давай прочтем акафист Богородице». — Феофан возразил: «Иди, согрейся сначала, а потом прочтешь» — Но Святой ответил: «Не вспашешь, и пшеница не взойдет, не польются бразды дождем, но нальется и зерно в колосе», — сказав это, начал он с великим благоговением читать акафист, творя на каждом припеве: «радуйся Невесто Неневестная» — земной поклон. (Чтение Святым псалтыри — и акафиста должно было, невидимому, служить к обличению нерадения Феофана, который эту ночь, обуреваемый помыслами, не совершил следуемых молитв, положенных за утреню и прямо сел, встав с постели, за рукоделье). Когда Святой дошел до последнего кондака: «О, всепетая Мати»… то сначала он прочел его обычно, но во второй раз сказал так: «О, всепетая Мати, сохрани противулежащий Кавсокаливский скит, монаха Амвросия и всю о Христе братию», — в третий же раз сказал: «О, всепетая Мати, сохрани сие новое обиталище монаха Феофана и всех благодетельствующих ему». — Потом Святой обратился к Феофану и сказал: «Теперь ты прочти «Взбранной Воеводе» — Фоефан ответил, что но умеет, но Святой подсказал ему и сделал следующий отпуст: «Господи Иисусе Христе, молитв ради Святых Отец наших, иже в сей Горе Афонской, молящих Матерь Твою, приими сие моление и отжени сопротивников, воставших на нас, от которых страждет Гора сия» — воставшие сопротивники были тогда шайки разбойников, нашедшия на Святую Гору и умыслившия разорить и ограбить монастыри и келлии. Гора была в великом страхе, ибо они уже начали приступать к исполнению своего злодейства, но сия молитва Святого отогнала их; неожиданно через два дня после сего они сами удалились со Святой Горы).

Окончив молитву Святой сказал: «Благослови».

Феофан: «Добро пожаловать, сюда пожалуй, погрейся».

Святой: «Нет, я пойду».

Феофан: «Куда пойдешь? Зачем-же тогда входил, если уже и уходить хочешь?»

Святой: «Зашел было погреться, но время ушло, скотина верно разбрелась, и надо пойти поглядеть».

Феофан: «Какая беда, если и разбрелась; после успеешь прийти».

Святой: «Ладно, присяду, ибо в другой раз не приведется пожалуй больше нам с тобой повидаться и побеседовать уста к устам», (т. е. лицем к лицу).

Феофан: «А разве, до этого, мы с тобою когда либо встречались или беседовали где?»

Святой: «И встречались много раз и беседовали, но ты не узнаешь меня. Скоро узнаешь, кто я таков».

Феофан: «А кто можешь ты быть таков, чтобы была нужда знать тебя? Пастух ты, пастухом и будешь; нечем тебе похвалиться, разве только что мехом твоим козьим. Впрочем, бывало, что и на вас иногда, как с крыши на голову, обрушивалось счастие, и из вашего брата пастухов делались цари, как например тот, который когда-то пас ослов, (Иконоборец Конон). Поэтому, может быть, и ты когда-нибудь царем сделаешься; ну тогда придется узнать тебя, кто ты таков». — Сравнение с иконоборцем весьма прогневало Святого; он гневно взглянул на Феофана так, что тот испугался, но Святой, снова кротко взглянув на Феофана, сказал: «Ну, что делать с тобой? Погодя немного, я тебя исправлю» — Феофан ободрился. Святой обвел взором каливу и, увидав в ней множество разных сосудов с припасами, сказал: «К чему тебе все это? Разве ты поселился здесь, чтобы лавку заводить, а не для того, чтобы безмолствовать?» — Затем, переменив предмет разговора, спросил: «А что, не боишься жить здесь один? И как ты решился поселиться в сей каливе, в которой никто не мог жить? Кто тебе это посоветовал? Как живется тебе? Как переносишь безутешность пустынного жительства?» — В ответ на все эти вопросы, Феофан подробно рассказал все, что с ним произошло и как помог ему святой Нил. Святой выслушал внимательно и сказал: «Видишь ли брате, как Бог, благодетельствующий человеку, сотворил тебе то, чего ты и не чаял, что и людям не верится. Смотри-же, чтобы тебе не оказаться неблагодарным Богу» — (Как видно, Святой именно с той целью и начал речь о сем с Феофаном, чтобы испытать, признателен ли Феофан Богу и Святому за все чудесное промышление о нем. Оказалось, что Феофан не забыл благодеяний Божиих и не вознесся ими, но смиренномудрствует о своем недостоинстве и исполнен чувства благодарности; поэтому он явился достойным и дальнейших чудесных промышлений и откровений).

Феофан: «А что мне следует делать, чтобы сотворить угодное Богу, явить себя благодарным Богу и Святому, расскажи мне».

Святой: «Для чего ты спрашивал? Если ты обещаешься исполнить на самом деле то, что я скажу, а не на словах только, то я готов научить тебя».

Феофан: «Скажи, что следует делать мне, я запомню и исполню».

Святой: «Обещаешься ли исполнить то, что я скажу?»

Феофан: «Да, как ты мне скажешь, так я и буду делать».

Святой: «От души ли это говоришь, или устами только?»

Феофан: «От всего сердца и от всей души обещаюсь исполнить все то, чему ты меня научишь. Да будет этому свидетелем святой Нил, и, если я не исполню обещания, пусть меня он накажет, как я того буду стоить» — Услыхав от Феофана такую клятву Святой строго сказал: «О человече! Как решился ты дать мне такое клятвенное обещание, не узнав раньше, ни что я за человек, ни чего я от тебя потребую? Каково было-бы, если-бы я оказался коварным прельстителем, умыслившим ввести тебя в хулу, сделать причастником каких либо хульных догматов, хулящих чины небесные, Пресвятую Троицу и Пресвятую Богородицу, ибо тебя, как неграмотного и несведущего в Писании, весьма легко ввести в подобную хулу? Не следует всякому доверяться. Мог-бы оказаться на моем месте и демон, который, может быть, внушил-бы тебе следовать за ним, подвел-бы тебя к пропасти и, сбросив в нее, убил-бы тебя. Или повел-бы тебя к морю, представил-бы тебе мечтательно водную поверхность твердой как суша, и пошел-бы по ней впереди тебя, ты же последовал бы за ним и потонул-бы. Это я тебя предупреждаю на всякий случай, чтобы ты впредь был осторожен. Итак, отныне берегись доверяться лицам, которые неожиданно, или чудесно явились-бы тебе, впредь никому не доверяйся, ничьих советов не принимай, и ничьих приказаний не исполняй, т. е. хотя-бы во образе светоносного ангела кто явился. Пресвятая Госпожа наша Богородица и Владычица мира да сохранит тебя и да покроет от врагов видимых и невидимых и от их искушений» — Затем Святой сказал Феофану: «Желание твое я исполню и скажу тебе, то о чем ты просил, только смотри, исполни твою клятву и не окажись клятвопреступником, потому что, если не соблюдешь заповеди, которую я тебе дам, то неминуемо впадешь в великое искушение. Первая из сих заповедей есть следующая: «Чти отца твоего и матерь твою и, взем крест, следуй за мною» — Разумеешь ли смысл?»

Феофан: «Нет, совсем не понимаю».

Святой: «Это означает, что ты должен так чтить отцев и братий, как родных отца и мать, чтобы, если кто оскорбит тебя, то принять от него оскорбление так, как ты принял-бы от отца или матери, то есть, не считал бы для себя оскорбительным услышать от них какия либо оскорбительные слова, не злобился, и не мстил-бы. Как по отношению к родному отцу и матери совесть не позволила-бы тебе мстить, враждовать или злопамитствовать за какое либо полученное от них поношение, так блюди сердце и помыслы твои, чтобы не дать войти в них какому либо злому расположению против обидевшего брата; пусть совесть твоя не допускает тебя предпринять что либо мстительное против оскорбившего тебя. Когда-же кто тебя опечалит пойди к нему, поклонитесь друг другу и простите друг друга».

Феофан: «Но что-же мне, отче, с ними делать, когда они беспричинно нападают на меня и вводят этим в искушение, а я гневаюсь на них?»

Святой: «Чем-же именно они соблазняются, из-за чего нападают на тебя и чем вводят тебя в искушение? Что сделал ты им?»

Феофан: «Я ничего противного им но делал, они же понапрасну нападают на меня и кричат, что я будто бы всю траву обрываю, а им ничего не остается».

Святой: «До сего времени всегда ходило много людей и собирали, недостатка в траве не было, а теперь оказывается, что из-за тебя одного стало не хватать им травы? Разве не понимаешь, что это есть навождение диавола, который восстановил их против тебя с тем, чтобы ввести тебя в беду. А ты предложи им противоядие, и они умирятся».

Феофан: «Какое-же противоядие предложить им?»

Святой: «Перестань от сего дня и впредь собирать травы: укроп, дикую спаржу, аврунью, от сего места и до скита, и не только не сбирай, но и в пищу употреблять их перестань. Пусть ими до сыта наедаются противники твои и пусть отравят в себе действие диавольской клеветы, которою отравились».

Феофан: «Не поможет. Теперь, собирай я, или не собирай, все равно будут говорить, что собираю; поэтому пусть кричат, а я буду себе собирать по прежнему».

Святой: «Нет, перестань собирать травы отселе и до скита; если они и от этого не уймутся, а будут продолжать нападать на тебя, тогда сходи и скажи обо всем духовнику».

Феофан: «Он то больше всех и востает на меня».

Святой: «Знаю я это, но ты все-таки к нему обратись и скажи; если-же он слов твоих не примет, тогда пойди в монастырь, пожалуйся эпитропам и поступи так, как они тебе скажут. Есть ли из-за чего душе твоей обуреваться, вздыматься и ниспадать, когда дело это так легко поправимо? Будь мирен и не бойся. Поминай их на каноне твоем, говоря: «Помяни, Господи, востающих на мя, ненавидящих и обидящнх мя». Берегись еще богобородого Мефодия, потому что он великую бурю подымет против нас».

Феофан: «Отчего ты говоришь: против нас? Что может он иметь против тебя? Допустим, что я беспутный и немысленный (могу восстановить его против себя), но у тебя с ним какия могут быть сношения?»

Святой: «Не знаю, чем мог я его обидеть, но я его знаю, а он меня не знает, я вижу его, а он меня не видит, и тем не менее я для него так же невыносим, как дым от серника, так что он не только глядеть, но и слышать про меня не хочет». — Словами: «я знаю», Святой хочет сказать, что он ему молитвенно помогает; словом: «вижу» — что взирает сострадательно.

Феофан: «А тебе что, пусть себе творит, что хочет».

Святой: «Тебе злого он ничего сделать не возможет, но на свою голову сотворит злую волю свою; поэтому, чтобы он против тебя ни сделал, ты переноси с терпением, не возмущаясь, не смущаясь и не волнуясь, восходя и нисходя, (т. е. не возносись злобою и не нисходи в отчаяние), но возвращай мысль твою к твоим грехам, прежде соделанным тобою, которых у тебя такое множество».

Феофан: «Откуда знаешь ты, что я таков?»

Святой: «По крови лица твоего видно, что ты убийца, отрекся Христа и пал в страстях».

Феофан: «Поверь мне, что воистинну я, окаянный, сотворил все то, что ты сказал», — и Феофан стал рассказывать всю жизнь свою и исповедывать все свои грехопадения.

Святой: «Сделанного не воротишь, только теперь берегись, берегись, чтобы тебе отныне и впредь больше не оскверниться. А что другие умыслят против тебя-этого не бойся, пусть творят, что хотят; что они возмогут сотворить тебе? Поэтому, будь спокоен, заботься лишь о том, чтобы собирать помыслы свои во главу свою» — (т. е. не давать себе грешить мысленно и мечтать). От этих слов у Феофана на душе сделалось радостно, он утешился и умилился сердцем.

После этого Феофан сказал: «Еще об одном спрошу тебя?»

Святой: «О чем хочешь спросить?»

Феофан: «Что значит слово» Богобородый», которым ты прозвал Мефодия?» — Святой отвечал: «Богобородым я прозвал его потому, что он безбожник, для него его борода есть бог, он чтит ее, как бога, но не чтит Бога небесного. Не Богородица его упование, но борода; она его утешение, она его упование. Ее почитает он своей промыслительницей, своей спасительницей, но не у Бога надеется обрести покров и спасение. Поэтому и зову я его богобородым. Ты же, если хочешь спастись и не впасть в убийство, смотри, тщательно береги себя от него; не принимай никаких его подарков, никаких его советов, не имей с ним никаких сношений; когда встретишься, то поклонись и тотчас же отходи от него, ибо он всецело поработил себя злу й стал образом нечестивого иерея. Смотри же, тщательно храни себя от него, чтобы и тебе не сделаться жертвой диавола. При всех же враждебных его проступках против тебя, соблюдай следующее правило: переноси с терпением. Не бойся, вреда тебе сделать он никакого не возможет; ты же переноси все Христа ради, и Бог, видя твое терпение, отвратит его от его злого умысла, или пресечет его злой совет.

Берегись еще от того, чтобы тебе, ни отсюда не посылать никаких писем в мир, ни другу, ни родному брату, ни родственнику, ни знакомому, ни из мира никаких писем не получать.

Запомни же хорошенько слова мои и смотри хорошенько, чтобы тебе исполнить их в точности; хорошенько внимай себе, чтобы не явиться клятвопреступником и ки в чем не преступить заповеди сей. Еще остерегайся того, чтобы дерзать тебе входит в алтарь и прислуживать священнику.

Остерегайся еще вообще всякого повода, который мог-бы восстановить против тебя скитян, чтобы не нашли-бы они благословной причины за злобу твою изгнать тебя отсюда и чтобы тогда диавол опять не угнал тебя в мир и вновь не поработил-бы себе.

Когда шествуешь с кем дорогой, как напр., когда идешь совместно с кем-нибудь к литургии в скит, уступай иногда спутнику твоему честь идти впереди.[170]Когда приходишь в скит, не дерзай взирать на лица братий, но смотри всегда на землю, воспоминая ту персть, из которой ты создан Богом. Не входи в скит без подориона (т. е. рясы) и наметки и не ходи по скиту в одном подряснике.

Бот первая заповедь, старайся всеми силами соблюсти ее.

Скажем вторую. Она выражается сими словами: «Марфо, Марфо» печешися и молвиши о мнозе. Мария же благую часть избра» — Понимаешь ли, что это значит? — Феофан отвечал — «Не знаю».

Святой: «Сие есть: храни себя от многоядения, (чревоугодия), ибо оно помрачает ум человека, делает его дебелым, неспособным для духовных созерцаний, нерадивым, ленивым к Богослужению и молитве, небрежным к канону; особенно треклятый враг чрез эту страсть, обременяя ум (сонливостию) и отягощая все тело великой тяготою, препятствует ночному бдению. Остерегайся есть бобовые растения; ровит, фасоль, бобы и т. п. Остерегайся есть сырые фрукты: виноград, груши, яблоки и т. п. Из всех плодов можно тебе есть сии четыре: орехи-простые и волоцкие, маслины, изюм и смоквы, причем, последния только сушеные, а не сырые. Эти плоды можешь запасать себе».

Феофан: «Следовательно, выходит, что и хлеба есть не смей».

Святой: «Хлеб ешь с луком, но, не поджаривая его, или ешь с горькими травами вместе с чесноком. Изредка можешь есть пшеничный рис» — Феофан спросил: «Что такое пшеничный рис?»

Святой: «Это значит пшеничная крупа, (вареная как рисовый пилав с маслом и называемая «плигури»). Можешь есть и все прочее, что делается из пшеницы, но не объедайся. По субботам, воскресным и праздничным дням и в дни памяти Святых, когда есть разрешение (на вино и елей), разрешай и ты себе (елей) во славу Божию и Святых Его; в эти дни ешь с маслом, вари плигури, и ешь маслины, в прочие-же дни вари куркут, (т. е. отварную в воде пшеницу, неободранную и без масла), или орехи, или смоквы, или изюм, или мед, но не все зараз, а в переменку: один день-одно, другой-другое. Старайся блюсти девятый час, (т. е. не вкушать ничего до 3-х часов пополудни).

Без особой нужды, праздно никуда не ходи, чтобы не ввалиться тебе опять, как свинья в болото. Да будет твоя походка умеренна и скромна.

Ничего не предпринимай, не посоветовавшись. Все это выражает слово подразумеваемое «Мареой»; разъясним теперь подразумеваемос «Марией» — «Мария благую часть избра, яже не отымется от неё».

«Понимаешь ли что я этим хочу сказать?»

Феофан: «Не понимаю, растолкуй мне и это».

Святой: «Сие относится к Богослужению: не смей выходить из церкви наружу, чтобы с кем-нибудь побеседовать. Старайся уже находиться в храме, когда произносит священник «Благословен Бог…» — и не выходи, пока не услышишь отпуста: «Молитвами Святых Отец»… Также поступай и во время (всенощных) бдений, старайся всеми силами собирать ум свой, не давай ему рассеиваться, скитаться туда и сюда, но вникай умом в Божественные слова, как вникала Мария, которая «благую часть избра».

Не вознеради о бдении еженощном, келейном, т. е. посвящай ночь молитве, не давай себе дремать, но бодрствуй.

Соблюди же все, что я сказал, и будешь безопасен, (т. е. не пленишься никакой страстью, не постигнет тебя никакое гибельное искушение). Пекись о душе твоей, ибо о всем телесном, нужном для тебя, печется Святой, как он обещался тебе, душу же твою он снабдить не может (без твоего собственного труда), он может только указать тебе путь спасения, дать заповеди и наставления на разные случаи: если ты все исполнишь, как он сказал тебе, то стяжешь себе сокровища для души».

После этого Святой переменил разговор и спросил: «Ходишь ли когда в пещеру (св. Нила) и возжигаешь ли там когда лампаду?

Феофан ответил: «Хожу».

Святой: «И ходи. А что спуск в пещеру удобен?»

Феофан: «Молодые спускаются, а старики не могут».

Святой «Исправь тропу, чтобы можно было и старикам спускаться для здравия души и тела. Когда собираешься сходить туда?»

Феофан: «Обыкновенно всегда хожу по субботам, воскресным и праздничным дням».

Святой: «Хорошо делаешь, ходи. Святой не оставит тебя и наградит тебя».

Феофан ответил: «В надежде на это я и хожу, а иначе стал ли бы кто туда ходить, спускаться и подниматься по таким трудным скалам, ибо это великий труд».

Святой: «За этот труд ты получишь от меня награду» — Затем Святой опять переменил речь и стал расспрашивать, как живет братия на келлии Спанон, которая над его пещерой.

Святой: «А братию когда посещаешь? Как они поживают и и что поделывают?

Феофан: «Что им делать, когда они совсем с толку сбились».

Святой: «Отчего же они с толку сбились?»

Феофан: «Оттого, что старца их никогда дома нет, так как он постоянно уезжает на остров Тассо».

Святой: «Неужели он не оставил еще своих мирских промыслов? Скажи им, что, если они не бросят этих мирских сует, если не возвратятся к своим прежним рукоделиям, то понесут большие убытки. Поэтому, пусть послушаются моего совета: пусть продадут судно и пчел[171], а вырученными от продажи деньгами заплатять часть своего долга; пусть все, старшие и младшие, садятся за свое рукоделье; так мирно, мало-по-малу они придут в силу (расплатиться с долгом). Кое-когда могут и в мир послать (по сбору), но только, чтобы основанием их занятии было бы домашнее рукоделье, а не погибельные внешния морския предприятия, от которыхь разоряется их дом и чрез которые даже рукодельем теперь некому у них заниматься, богослужение оставляется, келлейный канон опускается. При таких условиях, какое духовное сокровище могут они стяжать на день старости своей и для доброго ответа на день смерти своей? Кроме того, бедствуют они и теперь: чем уплатят они данку свою и права, на что купят хлеба? Видишь, к какому разорению довело их море?

Старец же их, ради пристрастия своего к морю сокращает даже молитвы в Литургии, не чувствуя несчастный, какой страшной ответственности он за это подлежит; так укачало его море. От любви к морю и к мирским суетам ум его до такой степени помрачился, что, когда он служит Литургию, то не вникает в смысл того, что совершает, заботясь лишь о том, как бы поскорее окончить ее и спешит; для этого даже пропускает некоторые молитвы, а именно: «Сотвори с нами богатые милости и щедроты Твоя… (молитв. 1-го антифона), «Господи Боже наш, спаси люди Твоя…» (молитв 2 го аптифона), «Подая нам познание Твоея истины»… (молитв. 3-го антифона). «Боже наш… сподобивый нас смиренных и недостойных раб Твоих»… (молитв, во время Трисвятого); также, и другое многое опускает; меня ужасает ответ, который он должен будет дать за это но кончине своей.

За подобное сокращение Литургии, сделанное по повелению Константина, последнего греческого царя, Бог предал все его царство иноязычникам.

Сей царь имел страсть к пиршествам, проводя время в разных пирах и празднествах. Однажды он устроил большой праздник и очень был озабочен им, так что, присутствуя как полагалось у Литургии, в нетерпении хотел, чтобы Литургия поскорее окончилась; поэтому он послал в алтарь сказать служащему, чтобы иерей скорее ее кончал, потому что царь спешит на праздник. Но иерей не дерзнул сокращать чина Литургии, продолжая служить с благоговением и не торопясь. Царь, видя непокорство иерея, весьма разгневался и послал за палачем; когда палач пришел, царь послал его к иерею с следующим приказанием. «Пойди, прикажи иерею немедленно сделать отпуст». Палач пошел в алтарь, передал приказание иерею; иерей, убоявшись по немощи человеческой, сделал отпуст, не дослужив половины Литургии. Но сия опущенная половина искупилась дорогой ценою: всем своим царством заплатил за нее Константин, сделав отпуст своему царствованию, так как заставил сделать отпуст, не докончив Литургии; царством его (греческим) завладели иноплеменники, а царь обнажился и лишился всех царских благ, ибо разоблачил иерея, не дав ему докончить Литургии.

Так и сей старец Дионисий окажется при исходе души его из тела в день смерти нагим, лишенным всех литургийных благ, не сподобится он носить на себе знамение сего таинства, дающего добрый ответ на Страшном Суде, но услышит страшные слова страшного Судии: «О, рабе лукавый, где твоя брачная одежда, которую Я даровал тебе?» — О, несчастный, что ты тогда на это ответишь.

Видишь ли, видишь ли, к чему привело сего погибающего человека многопопечительное пристрастие к пчеловодству, которое губит его душевно и телесно, ибо и в телосном потерпел он великие убытки? Но как мне помочь сему угорелому, когда он совершенно угорел от своей суеты. Что мне с ним делать? Такие и такие убытки ни мало не отрезвили его; прельщаемый диаволом, он продолжает увлекаться разными мечтами, воображая себе пропасть равниною, а море сушею, и еще сильнее пристращается к нему (т. е. к морю), в котором сей прелестник ищет потопить его.

Скажи им, чтобы они с честию покоили старца иеромонаха Иону и не уничижали его, ибо они забывают и не помнят того, что они его хлеб едят и так грубо с ним обходятся. Положим, что этим они душе его повредить не могут, но свои души они бесчестят теми бесчестиями, которые наносят старцу. Смотри, берегись, чтобы тебе когда нибудь не пришло бы на мысль похвалиться промышлением о тебе Святого и не сказать себе: мне помогает Святой; каких мне еще бояться искушений, что может быть теперь опасным для души моей? Нет, нет, выкинь из головы этот помысл. Когда же воспоминанию твоему станут представляться различные явства, тогда приводи себе на память, что чрез сии яства ты соделал, когда был в Руссике и восточных пределах».

Феофан; «Хорошо, я передам твои слова братии, но разве они меня послушают?»

Святой «Ты только передай им; если же они не послушают тебя, то пожалеют о сем; когда один из них погибнет и тщетно будет их раскаяние, тогда они поневоле бросят все это. Если же они хотят избежать сей беды, то пусть исполнят слово мое и тогда проживут мирно». После этого Святой опять перевел речь и спросил: «У кого останавливаешься, когда приходишь в скит?» — Феофан отвечал, что у Филарета.

Святой: «А в келлию покойного Кир Тимофея когда заходишь?»

Феофан: «И к ним захожу, но часто не смею».

Святой «Хорошо делаешь». Помолчав немного спросил: «Как поживает он старец Тимофей, преемник покойного Кир Тимофея? Мирствует ли?»

Феофан: «А какия у него заботы, чтобы не мирствовать? Ест себе и пьет в волю, ублажает душу свою и тело, и в добром здравии пребывает».

Святой: «Отчего ушел от него иеромонах Феодорит? Ужели не мог себе найти в скиту иного прибежища, что счел необходимым совсем уйти из скита? Ведомо да будет тебе, что от этого он столько же потерял, сколько тот земледелец, который, потрудившись над обработкой поля, и засеяв его семенами, когда семена прекрасно взошли, и при благорастворении воздухов ожидалось изобилие плодов земных, бросил свое поле, а ему оставалось только сжать и сложить в житницу, пошел себе искать другого места, а его пашней воспользовался другой, который, поселившись на ней, пожал прекрасную жатву и собрал обильные плоды. Тот же первый земледелец, найдя себе иное место, вспахал его и засеял, но семя не взошло. Так поступил и сей иеромонах. Своим уходом он причинил много соблазна и смущения братии. Вестно да будет тебе, что иеромонах Тимофей так скоро умер из за скорбей, причиненных ему иеромонахом Феодоритом.

Господь наш Иисус Христос не скорбел из за того, что евреи подвергли Его всем мукам, но молился за них, говоря: «Отче! Отпусти им, не ведят бо что творят». О погибели Иуды Христос весьма скорбел, ибо имел его в доверии, любил наравне с прочими апостолами. Господь скорбел, что предается именно тем, который был у Него в таком доверии и любви. Подобно тому, как Господь Иисус Христос столь сильно скорбел обь Иуде, впавшем в порабощение диаволу, так и старец Тимофей скорбел из-за того же» — Феофан возразил: «Он (Феодорит) ушел с благословения своего старца, а не так, как ты говоришь».

Святой: «Мало пользует благословение, вынужденное, похищенное с обманом, данное с воздыханием; таково было благословение, причинившее великую скорбь душе бедного иеромонаха Тимофея». Сказав это Святой прослезился, затем продолжал речь и сказал: «Допустим, что у него мог быть повод скорбеть на покойного старца, а теперь, какую причину он находит, чтобы быть недовольным сим иеромонахом Тимофеем, уничижать, осуждать и гневаться на него? Случилось же все это вследствие того, что иеродиакон Герасим, (впоследствии иеромонах, списатель сей книги), отдал ему деньги, которых ему не подобало бы иметь, и которые он, скрывая от старца, хранил спрятанными в пеньке». Феофан: «Как мог ты все это узнать, что так подробно рассказываешь?»

Святой: «Не только это, во и все я знаю про них. Да будет вечно признателен иеродиакон Герасим Кир Тимофею и не забывает того, что он избавил его от ада нреисподнейшего. Зачем был он так неразумен, что отдал их (т. е. деньги Феодориту)?.. И зачем он тайно хранил их»…

Феофан: «Что же худого сделал сей бедняга тем, что доверился и под влиянием братской любви отдал деньги? Разве мог он предвидеть, что нз-за этого произойдут те скорби, о которых ты говоришь?»

Святой: «Братская любовь? Это прелесть диавольская, а не братская любовь. т. е. те, невидимому, братолюбивые чувства, ради которых отдал деньги Герасим Феодориту, происходили не от истинного братолюбия, но были искусственно подогреты диаволом, умыслившим этим погубить их обоих. Знай хорошо, что этим они оба чуть не уловились в капкан; пусть они поминают того, который помог им освободиться от сей западни и да будут благодарны ему. Но по смерти его ненавистник добра диавол расставил им новую сеть, внушая покинуть братство и совершить первоначальное свое намерение; один из них уловился в нее, (т. е. Феодорит, который вторично ушел из келлии и из скита), Герасима же спасли молитвы его родителей. Диакон т. е. Герасим, явив терпение и не покинув своего метания, (т. е. места пострига), победил этим семиглавого зверя, попрал его сеть, и теперь мирен. Да мирствует он, да пожинает плоды с пашни, да собирает в свою житницу и да вкушает их.

Феофан: «Да, теперь у них нет раздоров в братстве, и они живут мирно».

Святой: «Дай Бог. И да пошлет им преблагий Господь мир, чтобы они еще более мирствовали. Но только да блюдут себя, чтобы не принимать мысли, что им в ином месте может быть лучше и спокойнее. Нет, нет, пусть совсем выкинут эту мысль из головы. Кто может наперед поручиться, что если пересадить деревцо, оно и на новом месте будет расти? — Это неизвестно; посему, если на каком либо месте дерево хорошо вкоренилось и приносит плод, то какая нужда пересаживать его?

Некто принес в дар своему богатому барину один сосуд, вазу, для украшения палат сего вельможи. Ваза сия, хотя несколько поизносилась, но все же была хороша; барин полюбил ее. Будучи благоутробен и долготерпелив, он скорбел о порче вазы, размышляя, как ее исправить; решил, наконец, отдать вызолотить ее позолотчику, который вызолотил ее, исправил все изъяны, и возвратил владельцу палаты. Вельможа поставил вазу во дворце, на видном месте; люди его, глядя, любовались ею и радовались, что приобрети такой красивый сосуд для палат своего барина. Но, вот, тот, который подарил вазу во дворец барина, стал требовать, чтобы владелец палат возвратил ему его дар обратно, говоря: «Верни мне вазу, ибо я ухожу от тебя» — Вельможа спросил: «Почему, подарив вазу раньше, стал ты ее назад требовать?» — отвечал злообразный: «Я тебе подарил ее, надеясь, что ты по достоинству оценишь ее, как самый красивый сосуд в твоих палатах и будешь дорожить ею более всех прочих ваз» — Тогда вельможа сказал: «Хорошо, я поставлю ее на самое видное место в моем дворце». — От этого умирился на некоторое время злообразный, но, если в сосуде вино закиснет, то ничем не сохранить его от того, чтобы оно окончательно не прокисло, хотя-бы ты позолотил сосуд? Так и прельстившийся какой либо мечтой: не остановится, пока не осуществит мечты своей, тогда только убедится, что мысль была гнилая. Как гранаты не узнать по наружному виду, что она гнилая, так и прелестной мечты; как гнилая граната кажется прекрасной, пока не разрежешь ее; потом по нестерпимому смраду, который из неё изойдет, убедишься, что она гнилая, так и обманчивая мечта кажется благообразной (т. е. полезной), пока не осуществится.

Сей злообразный, прельстившись позолотой своей вазы, возмечтал как Денница самому сделаться барином и свои палаты украсить еще краше палат его вельможи. Разыскав для себя в некоем месте палату, успел при помощи коварства приобресть ее и стали мечтать: «устрою себе залу и унесу тайно вазу из дворца вельмож, ибо я имею на это право, так как она моя собственная, раздобуду себе еще вторую такую-же, вызолочу ее и поставлю обе в зале. Но Бог расстроил его замысел. Вельможа, узнав, что он купил поместье, и предвидев, что он станет пытаться унести свою вазу, приказал спрятать ее в кладовую. Тогда злообразный, видя, что не удалось ему тайно унести вазу, начал с гневом поносить вельможу за то, что он убрал вазу с прежнего почетного места, и говорил: «За что снял ты с места вазу? Что я сделал тебе? Верни мне ее я ухожу от тебя» — Вельможа же отвечал: «Не имеешь ты более прав собственности на вазу, ибо ты добровольно подарил ее во дворец. Но, раз ты требуешь, то бери ее себе, только позолоту я сниму с неё, ибо я позолотил еф» — Тогда злорасноложенный воскликнул: «Не смеешь снимать позолоты с моего сосуда» — Вельможа же отвечал: «Могу и снять позолоту и оставить ее, ибо я позолотил вазу» — Тогда коварный начал препираться с вельможей, чтобы он не снимал позолоты; наконец, сказал: «Пойду к позолотчику, и, если он возьмется снять позолоту так, чтобы не повредилась ваза, то пусть снимает» — Пошел он к златарю, сказав ему все дело; златарь-же, начал его уговаривать и говорил: «К чему тебе отбирать вазу, оставь ее у господина, там хорошо ей будет» — Но от этих слов коварный еще более озлился, дал волю злобному языку своему, и начал устами своими пожирать вельможу, понося его перед златарем и всеми бывшими там.

Когда вельможа услыхал, каким поношениям он подвергся, то крайне огорчился, печаль уязвила его до глубины сердца, так как он уже тогда болел и страдал чахоткой; от скорби болезнь приняла роковой оборот. Тогда коварный, уразумев, что смерть вельможи близка, притворно раскаялся, перестал требовать свою вазу и стал просить прощенья…

Так поступил Феодорит с Тимофеем. Старец (Тимофей), видя благую перемену в Феодорите и, думая, что он кается искренно, принял его как блудного сына, не ведая скрытого его лукавства, почтил его, доверился ему в три раза больше прежнего, только-бы он был мирен и не стремился-бы опять уйти; Но, как он был неблагодарен, и есть таков, то не удовлетворился всем этим, и все-таки ушел, вынудив старца дать ему благословение перед смертию на это; уходя, унес он грабительски и воровски даже такия вещи, которые составляют священную собственность келлии, (т. е. вписаны в омологии»).

Феофан: «Грабительски и воровски он ничего не уносил, но старец добровольно отдал ему все те вещи».

Святой: «С ведома мог ли он отдать вещи, принадлежащия келлии но омологии, зная, что тот, кто отдает их и тот, кто берет, повинны в святотатстве? Вещи, посвященные скиту суть священная собственность скита. Если старец когда и давал их Феодориту, то не с тем, чтобы он унес их из скита, но только чтобы пользовался ими в скиту.

Все, покинувшие скит и перешедшие из него в другое место, впоследствие весьма в этом раскаивались. И кто из таковых, покинувших скит!., был потом благополучен в жизни, или успел в подвигах, как мечтал уходя? Все они сделались заблудшими, помраченными, (потерпевшими ущерб) душевно и телесно. Не к тому говорю я это, чтобы выхвалять свой скит и уничижать все другие монастыри и скиты. О нет, не буди сего, Боже Всецарю», — и Святой возвел очи к небу, — «но я говорю это про всех, которые ушли оттуда, где полагали начало, как это часто бывает в нынешнее время; таким поступком утратили они все, что приобрели».

Феофан: «Скажи мне теперь: вот я пойду к ним и передам все слова твои, как назвать мне им тебя? Кто ты таков?»

Святой: «А ты и до сих пор еще не догадался, кто я таков? Столько раз беседовали мы вместе, и ты все еще не узнаешь?»

Феофан: «Пожалуйста, скажи мне кто такое ты, и почему ты говоришь, что мы столько раз вместе беседовали? Не Нил ли ты Святой?»

Святой: «Вглядись хорошенько, может быть и узнаешь».

Феофан: «Как мне его узнать, когда он является, то во образе одного, то во образе другого. Ныне же вижу тебя во образе пастуха. Каким вижу, за такого и принимаю».

Святой: «Каким видишь, за того и принимай, но все-таки исполни то, что я заповедал тебе творить и вскоре узнаешь, кто я».

В это время, вдруг, на дворе что-то загремело, как будто стенка повалилась.

Феофан выскочил за дверь посмотреть, что такое упало; все стояло по прежнему на месте, он вернулся в каливу, но Святого в ней уже не было; он исчез, на месте-жо, где Святой сидел, лежал небольшой котелок. Феофан взял его в руки, осмотрел и узнал, что это тот самый, который 8 месяцев тому назад у него взял в дороге неизвестный, оборванный, старик монах и чудесно потом исчез с ним.

Случилось это за три месяца до беснования Феофана и чудесного исцеления его Святым. Произошло сие таким образом.

Когда Феофан, возвратившись из Анатолии во Святую Гору, был целый год в неопределенном положении, потому что никто не желал брать его в послушники, то большую часть времени прожил он в Кавсокаливском скиту, в келлии Кир Тимофея, который приходился ему земляком. Когда, наконец, он решился уехать с Афона и вернуться в мир, тогда впервые явился ему на поляне у пустой хижины святой Нил, обещал ему промышлять о всем необходимом для жизни его и советовал поселиться в ней. Святой тогда не назвал себя Феофану, а назвал себя лишь в следующее свое явление, когда бесы избили Феофана, и Святой дважды явился во образе монаха Игнатия: 1) около каливы и 2) в сонном видении в келлии Кир Тимофея, исцелив Феофана оть грыжи, беснования и увечий, нанесенных бесами.

Вслед за поселением в лесу Феофана, Кир Тимофей заболел и через 2 месяца скончался. Имуществом своим распорядился, распределив его между братиями по духовному завещанию; одарил каждого, в том числе иеромонаха Феодорита, которому оставил несколько денег и кое-какия вещи. В завещании покойник упомянул, что, если Феодорит будет уходить, то, ни на какия более вещи он заявлять притязаний не должен. Завещание было утверждено проклятием против тех, кои-бы нарушили его. Так скончался и отошел ко Господу Кир Тимофей, иеромонах же Феодорит после его смерти, забрав все, что ему следовало по духовному завещанию старца, ушел совсем из Кавсокаливского скита и перешел в Ксенофский, где купил себе келлию, причем уходя, сверх положенных вещей, стал требовать еще других, вопреки завещанию старца. Братия решила отдать их, чтобы не тягаться с Феодоритом. Наконец, из Ксенофского скита Феодорит опять прислал требование переслать ему тот котелок, в котором он раньше варил всегда клей. Братия решила и котелок отослать ему; котелок отдали Феофану, который собрался идти на Карею, чтобы он передал его в Ксенофском скиту Феодориту. Взяв котелок Феофан положил его н сумку и отправился в путь. Ценность котелка сама по себе была ничтожна, но братия, отдавая котелок, и Феодорит, принимая его, делались повинными в святотатстве, ибо вещи, значащияся в омологии, неотчуждаемы. Во вторых, за сие святотатство тяготело проклятие, ибо нарушилось завещание старца. Посему здесь выступил преподобный Нил, с вразумлением против святотатцев. Положив котелок в сумку, Феофан вышел из скита и стал подниматься в гору. Дойдя до келлии св. Антония, он присел отдохнуть и, увидав около дороги дерево, пригодное для выделки ложек, решил срубить его, ибо незадолго перед тем взял у одного брата в долг подобное дерево, чтобы учиться делать ложки, пообещав ему вернуть такое-же, для чего попросил у владельца сей келлии дозволения вырубить себе дерево, обещая ему заплатить за него. Владелец дозволил, но, с тем условием, чтобы Феофан вырубил его себе на высоком и скалистом месте. Последним условием однако пренебрег Феофан и, решив срубить дерево, которое намеревался захватить, на обратном пути, пошел в соседнюю келью, попросил топор, срубил дерево, положив его невдалеке от дороги. Затем стал он подниматься в гору и, взойдя на подъем, сел отдохнуть и закусить у источника. Сняв с себя торбу, он вынул хлебца и сел на солнечном припеке, так как вспотел и боялся простыть, торбу же положил на каменном корыте; начал он закусывать, поглядывая на торбу, чтобы ее кто-нибудь не стащил. Вдруг в чаще деревьев показался какой-то оборванный, старик, монах. Феофан, подумав, что это какой-нибудь блаженный, (т. е. живущий в пещерке, или скитающийся в лесах) и, побоявшись, как-бы он не стал требовать от него хлеба, который ему самому был нужен в дороге, встал и поспешно убрал хлеб в торбу. В это самое время подошел старик, который был святой Нил, и сказал: «Час добрый».

Феофан: «Взаимно здравия желаю».

Святой: «Чего на солнце сел?»

Феофан: «Вспотел и прозяб, вот и хочу согреться».

Святой: «Что работал, что так вспотел?» — Феофан рассердился и сказал: «Тебе какое дело знать? Какое право имеешь допытываться?» — Святой: «Отчего так рассердился? Оттого ли только, что я спросил тебя? И ты из-за этого одного так рассердился?»

Кроткий ответ старца успокоил гнев Феофана, и он отвечал: «Один брат одолжил мне дерево, и я срубил другое, чтобы ему вернуть: на возвратном пути захвачу его с собой и отдам кому должен».

Святой: «На каком месте сказал теое брат срубить его, и на каком ты срубил? Не сказал-ли он тебе, чтобы ты вырубил его на горе, на скалистом месте, а ты срубил его на низу? Как скажешь теперь брату, когда вернешься в скит? Скажешь небось, что срубил иа горе, на скалистом месте? Вот за ложь твою, ты так и страдаешь и так наказується. Ну, а сейчас куда пойдешь?»

Феофан: «Зачем спрашиваешь?»

Святой: «Разве спросить нельзя?»

Феофан: «Не нельзя, а зачем тебе знать?»

Святой: «Пусть так, иди себе куда хочешь, только сперва мою вещь мне верни» — Феофан, подумав, что он просит хлеба, отрезал хлеба, дал ему и сказал: «Не хочешь ли и маслин?»

Святой: «Ничего мне не надо, человече, только я требую, чтобы мою вещь ты мне вернул».

Феофан: «Какой вещи можешь ты от меня требовать? Разве мы с тобой видались, чтобы ты мог мне, что либо дать и теперь требовать возврата?» — Сказав это и, увидав, что выражение лица старика сделалось весьма грозным, Феофан испугался (и, чтобы доказать, что у него не может быть чужой вещи), стал вынимать все вещи из торбы и показывать ему. Святой смотрел на вещи, интересовался о каждой, весьма удивившись, когда Фоефан вынул селенгозы, (род съедобных улиток) и спросил: «Это что такое?» — Феофан отвечал, что селенгозы, Святой опять спросил: «Куда же ты их несешь и зачем?» — Феофан отвечал, что несет их в подарок в Руссик, и что они съедобные. Потом Феофан остановился было вынимать, Святой же спросил: «Еще, что есть?»

Феофан: «Ничего больше нет» — Святой же ответил: «Нет, есть еще нечто, вынимай» — Феофан, рассердившись (на недоверие старика), начал вынимать и остальное, Святой же сказал: «Я знаю, что у тебя та вещь, которую я ищу: знаю, где она лежит и взял-бы ее сам, но не желаю прикоснуться к твоей торбе: поэтому сам, давай мне вещь поскорей, иначе выброшу вон все из твоей торбы» — Феофан сказал: «Ладно, все выну, и, если только окажется у меня твоя вещь, то бери фо», начал выкладывать и остальное. Святой же со вздохом сказал: «Змееязычный… Неблагодарный… Хищник… Осужденный… столько забрал, а все еще ему мало, побольше беззаконности беззаконнику надо…» Феофан спросил, про кого это он говорит? В это мгновение лице Святого засияло, как солнце, так что Феофан не мог смотреть на него, и, пригнув голову к торбе, опять спросил: «Про кого ты это сказал, и что ты за человек?» — Наконец, Феофан вынул котелок, который лежал на дне торбы завернутый с травой фаскомиля, которую на Афоне пьют вместо чая, и, когда вынул траву, обнаружился котелок; Святой протянул к нему руку и, ухватив его, сказал: «Вот та вещь, которую я ищу» — Феофан в свою очередь ухватил за котелок, чтобы не дать унести его, и сказал: «Отдай, зачем берешь? он не мой, а чужой, оставь его» — Но Святой отвечал: «Ты чужд еси, ибо держишь его у себя в торбе». Феофан стал опять говорить: «Оставь, он чужой, а вовсе не твой, как ты говоришь», — и стал усиливаться отнять его из рук старца, но Святой слегка потянул котелок на себя, и котелок так легко отстал от пальцев Феофана, как если от теста кусочек кто пальцами отщипнет[172]. Вслед за сим старик стал невидим.

Чудесное и внезапное исчезновение старика на глазах у Феофана, так ужаснуло его, что у него затряслись колени и он без сил опустился на землю. Наконец, придя в себя, он продолжал путь и, возвратившись, рассказал все случившееся с ним братии, которая изумлялась и недоумевала, кто-бы мог быть сей ревнитель скита и блюститель завета их старца, но не могли представить себе, что это был святой Нил, ибо он, явившись перед тем за четыре месяца Феофану на лесной поляне, не открыл своего имени, а открыл его, лишь спустя еще 3 месяца, когда явившись дважды во образе Игнатия, спас Феофана от бесов, потом исцелил от побоев, беснования и грыжи. Тогда Святой сказал, «имя мое Нил, живу я над Каравостасом»?! Одно, только было для всех несомненным, что последнее чудесное явление с котелком не могло быть от силы бесовской, но было небесным явлением какого либо Угодника Божия.

Итак, ныне открылась тайна, кто был тот, который тогда отнял котелок и исчез. Это был святой Нил, и теперь, когда он через Феофана передавал слова свои братиям келлий Дионисия и Тимофея и Феодориту, то в удостоверение истинности и Божественности слов оставил сей котелок, чудесное исчезновение, которого было всем известно.

Феофан передал кому следовало все слова Святого и сам стал тщательно соблюдать все его заповеди, а также с помощью некоторых братий исправил спуск в пещеру, согласно повелению Святого, чтобы и старики могли посещать ее во здравие души и тела.

После этого около года мирно прожил Феофан в своей пустынной каливе, тщательно стараясь исполнять все заповеди Святого.

— из книги «Посмертные Вещания преподобного Нила Мироточивого Афонского»