Феофан нарушил заповедь Святого и впал в тяжкое искушение. Святой карает Феофана, является ему в сонном видении и спасает. Открытие мощей Святого 8-го мая 1815 г.

Первое время по последнем явлении Святого Феофан тщательно следил за своими помыслами и усердно подвизался в соблюдении всех заповедей, данных ему Святым, но мало-по-малу стал допускать отступления, начал пренебрегать некоторыми из заповедей, а, поэтому, неизбежно должен был подвергнуться искушению, что и не замедлило случиться.

Первая заповедь, которою пренебрег Феофан, была заповедь о неисходном пребывании в келлии, о не взирании на лица при встрече, о взирании в землю и памятовании о персти, из которой состоишь, как сам, так и все люди, старые, молодые, красивые и некрасивые, мужчины и женщины… Феофан стал находить всякие благовидные предлоги, чтобы покидать келлию и не хранил очей своих от взирания на лица; увидав однажды в Лавре красивое лицо юноши, — влюбился в красоту его лица; вернувшись домой, вспоминал лицо, которым прельстился; у Феофана явилась потребность повидать его еще раз. Поддавшись сей прелести, Феофан стал учащать свои посещения в Лавру, и, усладив свои чувства видением издали юного лица, возвращался восвояси.

Здесь считаем долгом заметить, что страсть-прельщение красотою лица, страшно распространена в человечестве. Мы ее в себе мало примечаем, однако недугуем ею с отроческих лет. Кто из нас чист вполне от сего греха, пусть только тот бросает камень осуждения в Феофана. Платоническое пристрастие к красивому лицу, впадение в тяжкие противоестественные грехи блудные — суть лишь различные степени одного и того же греха, действие одной и той же страсти.

Не победив в себе по беспечности своей первых греховных помыслов — младенцев Вавилонских, не разбив их о камень Имени Иисусова, Феофан был уведен ими в пленение Вавилонское, не мог противиться им, но рабски повиновался, делая то, что они ему внушали, то есть, мыслью всегда вращался около предмета страсти, учащая все более и более свои хождения в Лавру, так что, наконец, находил предлоги ходить туда по два раза в неделю. Наступила первая седмица Великого поста. Хотя в эту седмицу всякие дела прекращаются, — Феофан нашел благовидный предлог, чтобы идти в Лавру, ибо один брат в скиту обещал укропу архимандриту Лавры Нафанаилу и собрал его, Феофан же брался снести. Итак, в среду первой седмицы, прейдя в скит и нагрузив сумку свою укропом, Феофан пошел в Лавру, стал подниматься в гору, но, когда дошел до креста св. Нила, то вдруг услыхал за спиной громкие шаги нескольких человек, поспешно догонявших его и говоривших: «Оставим его идти вперед» — Феофан подумал, что кто либо из скитян вышел вслед за ним из скита и остановился, вспомнив вероятно заповедь Святого, чтобы при совместном шествии в пути предоставлять предшествие спутнику. Феофан подождал, чтобы пропустить говоривших вперед, но оказалось, что никто не шел; Феофан продолжал путь, не вразумившись сим знамением, которое Святой, по-видимому, нарочно дал, чтобы напомнить Феофану и о прочих данных им заповедях, которые Феофан готов был так тяжко нарушить. Когда Феофан дошел до моста «Ямы», снова услыхал за собою топот, быстро оглянулся посмотреть, кто идет, но никого но увидал и пошел дальше. Открывая ворота у подъема к келлии Спанон, что над самою пещерою Преподобного Нила, он снова услыхал позади себя следующий разговор: «Вот когда дождались, наконец!.. Вот, когда попался он нам в руки!» — Феофан стал смотреть, но никого не увидал, и все-таки продолжал свой путь, спустившись на нижнюю дорогу. Дойдя до «Плака», он вдруг упал, на самом краю страшной пропасти, так что сумка его слетела с плеч и повисла над пропастью, зацепившись за камень. От страха угрожавшей смертельной опасности Феофан так ужаснулся, что у него помутилось в голове, сердце замерло; в это время он опять услыхал голос: «О, как хорошо! Так тебе и надо!» — По-видимому, падением на краю страшной пропасти Святой хотел дать попять Феофану, на краю какого страшного падения он духовно находится. Феофан, поднявшись, стал глядеть кругом, кто говорил; никого не было, и он пошел дальше. Дойдя до Кафизмы, в лесу около Кир Исаии, он снова упал и ушибся так сильно, что потерял сознание; когда же пришел в себя, то услыхал прежний голос: «Вот хорошо, так тебе и надо!» — Феофан взглянул вокруг себя, но никого не увидал. Тогда в душе он начал колебаться относительно первого своего намерения, ибо другой помысл говорил ему, что все необычайно происходящее в сей день не могло быть принятым, как хорошее, предзнаменование, и советовал Феофану вернуться домой; но другой помысл противился первому и говорил: чему суждено было случиться-то и случилось, теперь к чему возвращаться, когда такое расстояние прошел? — чего теперь бояться? — Феофан послушал, было, первого побуждения-вернуться; повернул обратно, но, пройдя так некоторое расстояние, стал жалеть первого пройденного пути, и опять повернул к Лавре. Дойдя до трех крестов, Феофан там на спуске упал еще более тяжко, чем в предыдущие разы и совсем расшибся, так что лежал между ветвями кустарника, и опять услыхал таинственный голос: «Так тебе, безумному и надо, чтобы не шлялся по таким дням вне твоей каливы!» — Феофан посмотрел, но никого не увидал; поднявшись с трудом, тихо поплелся к Лавре, сокрушенный этими падениями и шел в полусознательном состоянии. Дойдя до лаврского кладбища, он несколько пришел в себя, стал размышлять, что означали эти паденья и отчего все это с ним произошло, чего раньше никогда не бывало? Остановившись у источника, над входом в Лавру, Феофан был поражен встречей с предметом своей страсти; в душе Феофана явилось страстное желание побеседовать с юношей. Юноша же сам подошел к Феофану и приветствовал его словами: «Добро пожаловать» — Однако Феофан, не поддаваясь страстному желанию, ничего не отвечал. Тогда юноша опять обратился к Феофану с речью и сказал: «Издалека ли, что так устал? — На это Феофан отвечал только: «Из Кавсокаливы» — Юноша начал шалить и шутить с Феофаном, приставать к нему с вопросами: что он принес, зачем пришел; от сего страстные чувства еще больше распалились в Феофане, так что он поспешил встать и уйти, не отвечая на вопросы юноши, и направился к воротам монастыря, но, будучи помрачен страстными своими мыслями, он, не заметив, прошел мимо дверей и миновав монастырь, шел по дороге к пристани, пока не остановил его один встречный брат вопросом: «куда идешь?» — Тогда только Феофан, оглянувшись обознался, и, не давая брату заметить его ошибки, ответил ему, что идет на арсану. Пропустив брата, он присел несколько у дороги и потом пошел обратно к монастырю. Но вторично, не заметив, прошел мимо ворот, опомнившись только тогда, когда у кафизмы пророка Илии, ему в ногу глубоко вонзилась колючка, и так уязвило ногу, что нога онемела, и он не мог больше ступить ни шагу. Эта новое несчастие, настолько огорчило Феофана, что, будь тогда при нем нож, он покончил-бы с собой. Наконец, боль утихла и он мог опять идти. Повернул опять к воротам, но и на сей раз не попал в них, а прошел мимо, дошел до кладбища, где обознался; вновь пошел к воротам, но опять минул и заметил это только тогда, когда стукнулся об решетку, которая на краю обрыва, около беседки, что над морем; но будь этой ограды, Феофан свергся-бы в пропасть, ибо но видел, куда идет [173]. Очнувшись, он опять повернул к воротам, шел полусознательно; минул-бы их и на сей раз, если-бы не стукнулся о косяк ворот и от зтого но пришел в себя. Увидав ворота, он наконец вошел в них и направился к лестнице, которая ведет к келлии архимандрита. Подымаясь но лестнице, он снова повстречался с юношей, и тот воскликнул: «Приятная встреча! Опять встречаемся с тобою, отче!» — От звука голоса юноши в сердце Феофана снова закипели страстные чувства, но он не дерзнул ответить на восклицание, и, молча, пройдя мимо, прошел в келлию архимандрита. Отдав укроп, вышел, пошел в гостинницу, чтобы отдохнуть, но на лестнице в архондарик вновь встретил того же самого юношу, который опять заговорил с Феофаном и шутил с ним, говоря: «Наверное ты мне что-нибудь принес в подарок, давай, что принес?» — Феофан серьезно отвечал, что ничего не принес, и что нечего принести, но юноша не унимался и говорил: «Я уверен, что ты хочешь мне что-нибудь подарить, — не даром же мы с тобой, так часто встречаемся. Давай, что хотел дать, я возьму и сумею тебя отблагодарить» — Феофан: «Ничего нет у меня, чтобы дать тебе» — Юноша: «Попомни мое слово; мы с тобой об этом еще потолкуем» — На этих словах они разошлись. Феофан пришел в гостинницу, поел и лег, но не мог уснуть, ибо скверные помыслы обуревали мысль его, в очах стоял неотступно образ красивого лица, в ушах раздавался приятный голос юноши. Феофан боролся с этими страстными воспоминаниями, но никак не мог отогнать их от себя. Однако ради молитв Святого, Господь сохранил его от более тяжкого поражения; враг восторжествовал только о победе в мысленной брани. Так промучился Феофан до самой утрени. Когда ударили в колокол, то он пошел в церковь, но вступить в нее не возмог: на его глазах, один за другим, шли монахи в церковь и входили в двери её, Феофан же, сколько раз ни старался тоже войти в те же двери, — не мог обрести их, и каждый раз, думая что входит в дверь, — упирался в стену. Наконец, отчаявшись, он пошел к Портаитиссе, (чудотворная икона Матери Божией, которая стоит среди монастыря в часовне). Здесь Феофан, опустившись на ступеньки, стал всем сердцем молиться ко Пресвятой Богородице, чтобы Она спасла его от сей страсти. Там находился он, пока но рассвело, когда подошел к нему один монах и спросил: «Откуда ты, отче?» — Феофан: «Из Кавсокалнвы». — «Чего беспрестанно сюда шляешься? Видно, нет у тебя старца, чтобы в строгости держал тебя? Доколе будешь таскаться сюда в обитель? Или у тебя своего хлеба нет, что сюда таскаешься?» — Феофан обиделся и сказал: «Чего расходился? Я по делу хожу!» — «По делу? Какия могут быть у тебя дела в монастыре? Кто поручал тебе здесь что? Обитель не есть постоялый двор, каким ты имеешь ее; входить в нее следует скромно, со страхом Божиим, с трепетом и с великим благоговением, а не так бесстрашно и бессознательно, как ты — приходишь и уходишь. Не видишь разве, что здесь невидимо присутствует Царица, т. е. благодатию почивая с Её чудотворной иконою?» — При этом старец ухватил Феофана за рукав и потащил его за ворота. Феофан не противился и, взяв в воротах оставленную там свою торбу, вышел из Лавры и пошел в скит. Следующую неделю он провел дома, испытывая сильные нападения нечистых помыслов.

В день Сорока Мучеников (9 марта) Феофан ходил в скитский собор к Преждеосвященной литургии. В тот же день возвратился домой и вечером отошел ко сну спокойно, (т. е. почувствовав в себе успокоение блудной брани), и заснул. Проснувшись, он увидал, что за ночь выпал снег и покрыл землю толстым слоем, вершка на полтора. Феофан совершил утреню. Когда рассвело, сел за рукодел. Вдруг, кот Феофана начал беситься, стремительно бросаться на Феофана, прыгать на него, стараясь достать лица его когтями. Наконец, с ужасом взвизгнув, кот бросился прямо в очаг, где горел костер, чтобы через трубу выскочить из келлии. Феофан выхватил кота из очага и крепко держал его в руках, не давая ему доставать до лица когтями и не пуская его вырваться. В это самое время Феофан услыхал за дверьми голос; «Старец, дома ты?» Феофан: «Чего тебе здесь надо в такое время?» — «Не видал ли, где стадо?» — «Разве я ходил туда, чтобы мог знать, где стадо?» — «Не могу никак найти его. чтобы волки их поели!» — При этих словах пришедший отворил дверь и вошел в келлию, (т. е. без молитвы и без благословения Феофана).

Феофан взглянул и увидал юного отрока, весьма схожего лицом с тем юношей, к которому имел пристрастие в лавре. Феофан подумал, что это сын ланаря, т. е. покупщика и продавца козлов, который часто приезжал на Афон и в Лавру, продавая молодых козлят на выпаску и покупая откормленных; поэтому Феофан спросил: «Давно пришли? — Явившийся-же под видом юноши был бес, умысливший, воспользовавшись пристрастием Феофана к тому красивому лицу, погубить его. Бес отвечал: «Вчера вечером». Феофан: «Кто из вас еще пришел? Отец пришел ли?» — «Пришли еще братья, старший и младший» — В это мгновение кот вырвался из рук Феофана и выскочил за дверь; Феофан сказал: «Что сделал ты моему коту, что он так боится тебя?» — Бес: «Разве я когда трогал твоего кота, что ты меня спрашиваешь? Что мог я ему сделать?» — Феофан: «Нет, так он не стал бы тебя бояться; наверное, ты с ним что-нибудь сделал?» — Бес, не отвечая на эти слова, подошел к очагу и без стеснения поднял полы своей одежды, якобы с целью просушить их на огне костра, сел у огня на корточки, оголив ноги. Феофан смутился от такого беззастенчивого поступка и сказал: «Бесстыжие твои глаза! Пропади ты совсем! Разве не совестно тебе так делать?»

(Здесь считаем уместным прервать дальнейшее откровенное исповедание Феофана о том, с каким лукавством и бесстыдством старался бес погубить Феофана, причем, когда увидел, что красота его отроческого лица недостаточна, чтобы соблазнить Феофана, то, обнажившись, оказался девицей, к великому удивлению Феофана, который все еще не догадывался, что это бес).

В конце концов однако, Феофан, который доблестно боролся с своей страстию, стал ослабевать в душевной своей непреклонности на грех, мысленно готов был соизволить на грех, и несомненно жестоко был бы поруган врагом, как это и случалось с некоторыми подвижниками, что нам известно из житий Святых, если-бы изнемогающему в брани Феофану не помог своею помощью Святой. В то мгновение, когда Феофан стал колебаться и начал склоняться мысленно на грех, вдруг раздался стук в дверь и голос: «Несчастный, что хочешь ты сделать? Вследствие неосторожности твоей постигло тебя все это» — От этих слов великий страх и трепет объял Феофана, кровь застыла в его жилах, мороз пробежал по коже; некоторое время он стоял безгласен, наконец, решившись выпроводить пришедшего искусителя, сказал ему: «Нечего тебе у меня делать, бесенок, (т. е. убирайся вон)». — Тот же отвечал: «Я сам знаю, есть ли мне что делать, и не уйду» — Тогда Феофан открыл дверь и, глядя на порог, чтобы посмотреть, не подходил ли кто к двери, был весьма поражен тем обстоятельством, что никаких следов на снегу не было. Удивляясь сему, но все еще не догадываясь, что во образе отрока бес, Феофан воскликнул: «Ах ты бесенок, как же ты прошел ко мне, что и следов твоих на снегу нигде нет? Не диавол ли принес тебя по воздуху ко мне, чтобы соблазнить меня и сделать последним подлецом в мире?» — Тогда бес вдруг превратился в великого змея, ползал, извиваясь, по келлии и, наконец, исчез. Феофан пришел в ужас, уразумев, какую коварную кознь устроил ему диавол и увидав, какая страшная погибель ему угрожала…. Потрясенный всем этим, он сидел размышляя, и заснул. И вот во сне, Святой следующим образом наказал Феофана за нарушение им раньше данной заповеди и потом помиловал его, взяв с него обет: никогда больше не входить в Лавру, никому не помнить зла и не гневаться.

Во сне Феофан увидал себя входящим во врата Лавры, причем, как только он вошел, какие-то семь монахов устремились на него и, грубо схватив, потащили к старцу Нафанаилу, который, не говоря ни слова, дал только знак рукой; эти семь потащили Феофана в башню, заключили его там в темнице, наложив тяжкия оковы на руки и на ноги, заковали колени, шею же так туго стянули железной цепью, что Феофан чуть не задыхался. Феофан в отчаянии молил заключавших его о пощаде, но они отвечали, что не могут в определенной каре ни ослабить чего, ни усилить, ни освободить его, сколько бы он ни просил их о том, ибо в точности должны исполнить повеленное. Феофан продолжал умолять и говорил: «Что сделал я вам? За что вы кандалы на меня надели?» — Монахи же те отвечали: «Вопроси о сем совесть свою, вспомни все содеянное тобою, тогда и поймешь за что заключили тебя». Сказав это они вышли и оставили Феофана одного. Он пришел в такую скорбь, что громко стал рыдать и плакать, пока не вошел к нему какой-то старец-монах, (который был святой Нил). Старик спросил Феофана: «Кто ты и чего вопишь?»

Феофану показался вид монаха знакомым, он заметил, что монах сочувственно относится в нему. Святой с состраданием повторил свой вопрос, и Феофан отвечал: «Я Феофан» — На лице старика выразилось еще большее сострадание к нему и он сказал: «Как попал ты сюда? Что ты натворил, что тебя заключили в темницу?» — Феофан: «На дворе, около ворот монастырских я стоял, а они схватили меня и посадили сюда в темницу» — Святой: «Я могу поручиться за тебя Нафанаилу и выручить тебя, но что ты мне за это обещаешь?» — Феофан: Что же могу дать я тебе? Ты сам знаешь, что денег у меня нет, и что бы дать тебе, не знаю» — Святой: «Монаху денег и но надо, но вот какия три вещи я от тебя потребую: во-первых-непамятозлобия, во-вторых безгневия и в третьих — нехождения больше в Лавру, чтоб отныне тебя более здесь ни один монах не видал, и чтобы нога твоя на порог бы не ступала лаврский» — (Эти 3 условия, предложенные Святым Феофану, как необходимые для того, чтобы быть помилованным, имеют знаменательный духовный смысл, ибо первое есть оставление долгов ближним, без сего не может отпуститься и собственный долг; второе же необходимо, чтобы не утратить испрошенную милость вслед за получением её и не быть вверженным во тьму кромешную, как тот помилованный немилосердный евангельский должник; третье же необходимо как свидетельство искренности покаяния и как отсечение поводов для господствующей страсти, которою искушается). Феофан, сознавая безвыходность своего положения, обещался все требуемое исполнить, лишь-бы только освободиться из темницы, и сказал: «Исполню, исполню, только избавь ты меня отсюда, я все сделаю, что ты мне ни скажешь» — Святой: «Только эти три я требую, их исполни, больше я не требую» — «Исполню, только избавь меня отсюда». — «Исполнишь ли?» — «Исполню». — Святой вопросил еще в третий раз: «Исполнишь ли?» Феофан: «Я тебе уже сказал, что исполню, зачем еще спрашиваешь?» — Святой: «Хорошо; так как ты обещаешься исполнить, то я освобожу тебя сейчас, только поминай сие оказанное мною тебе благодеяние и будь за это благодарен». — Феофан: «Яви мне эту милость и я всегда буду помнить тебя» — Святой: «Да, изредка, ты поминал мои прежния тебе благодеяния и поминал меня, однако я знаю, что сегодняшнее благодеяние и ту беду, из которой я ныне избавляю тебя, ты вскоре совсем забудешь, ни мало не помянешь всего этого, и вместо благодарности отплатить мне неблагодарностию; но Бог знает все, и знает, что не от превратных людей, подобных тебе, ищу я похвалы» — Сказав это Святой вынул ножницы, которые были у него при поясе, и, разрешив цепи, сказал Феофану: «Вставай и иди за мной!» — Феофан же помыслил, что на дворе монастыря его опять схватят те монахи, если увидят, и засадят обратно, и, боясь сего, сказал: «Не выйду отсюда, ибо боюсь попасться тем монахам, так как за это они на меня еще больше разгневаются» — Святой: «Чего испугался? Иди за мной и не бойся».

Феофан встал и последовал за Святым, который повел его в какое-то подземелье. Они стали спускаться вниз, по узкой подземной дорожке, шириной в один охват рук и очень низкой, так что должны были идти пригнувшись; на пути следования их перегоняли низкорослые и черные, во образе человеческом, существа; с великой поспешностью и большим старанием они волокли каждый по одному связанному человеку, иного за шею, иного за ноги, иного за руки, иного за волосы, иного за бороду, а одного тащили, зацепив крючком за ребра. Эти черные люди так быстро влекли своих узников, что Феофан едва успевал разглядеть их; слышал только хорошо их вопли, причем разобрал следующия. Так тот, которого тащили за шею, вопиял: «Горе мне, нечестивому иерею, дерзнувшему принять священство, будучи столь окаляным плотскими грехами, — се ныне гряду получить заслуженное возмездие». — Другой, которого волокли за веревку, привязанную к тайным удам, вопил: «Увы мне непокорному монаху, ненавистнику старческих приказаний, завистнику подвизавшихся и нерадивцу к собственному монашескому подвигу, не старавшемуся стяжать наследие на небесах Отчее, не старавшемуся восходить и усовершенствоваться в добродетелях и за это самое ниспавшему в бездну блудных грехов: мужеложства, сваления, малакии, — со ныне низвергаюсь в бездну ада» — Один вопил: «Увы мне, положившему доброе монашеское начало, раздавшему все имущество бедным, чтобы подвизаться в нестяжании, но в монашестве ставшему многостяжателем, клавшим все силы свои на приобретение хищением и неправдою всяких вещественных благ, презревшему подвижничество ради стяжания благ духовных и стяжания добродетелей! Из-за этого, вместо того, чтобы взойти на высоту блаженства, куда мне был открыт доступ, я, впав в хищения, неправды и миогостяжательность, нисхожу в бездну адскую». — Другой вопил: «Увы мне безумцу! Покинул я отца, мать, родных, друзей, братьев, сестер, рабов, служителей, все имение движимое и недвижимое, скрылся от мира под спасительный кров монастыря, но здесь, вместо того, чтобы подвизаться, подражая Святым Отцам, я удовольствовался тем, что положил доброе начало. Да, положил я истинное начало, но не продолжал подвизаться на пути монашеского спасения, но искал спасительной свободы от страстей и о всяких попечений, но опутал себя многими заботами и житейскими попечениями о умножении своего имущества, о постройке красивых зданий и стяжании прочих привременных благ, оставив ради этого всякое попечение о подвиге иноческом, всякую заботу о стяжании духовных благ, следуя путем беззаконников, вместо добродетелей стяжевая пороки, ревнуя, и стараясь превосходить других не добродетелями, а успехами в стяжаниях злата и прочих благ тленных, в разведении садов и в постройке домов. Этими заботами диавол так меня опутал, что я и не замечал, что позабыл Бога и бесполезно трачу жизнь в суете, но был несомненно уверен, что стою на пути спасения, как никто другой. Содействием диавольским я-так был прилежен и ревностен в трудах ради стяжания сих временных благ, что никогда не ощущал в себе даже усталости, в сих великих суетах ноги мои никогда но утомлялись. И ныне, вот куда довели эти многопопечительные и многостяжательные заботы, — из-за них меня теперь волокут за ноги но сему адскому пути в бездну, ибо я и жизнь всю свою работал на пользу ада, а не на пользу душевную». Еще один вопил: «Увы мне, монаху-фарисею, который сначала имел доброе намерение, желая поступить в убогую обитель и там подвизаться в смирении, но впал в лицемерие и ханжество, стал заботиться о своей наружности, — бороде и волосах, стараясь быть привлекательным и искусным в лести, в чем преуспел, и вознесся самомнением. Увлекаемый им, покинул я обитель и отправился в Царьград, там начал завлекать людей своей наружностью, бородой, волосами и обхождением, ища славы человеческой и доискиваясь звания духовника. (На востоке это особое звание и не все священники могут быть ими). Когда же достиг, то уподобился змею, соблазнявшему Еву и обвившемуся вкруг древа познания добра и зла, отгрызшему собственными зубами запретный плод, отравившему его ядом языка своего, и тем умертвившему весь род человеческий, сделав людей бесчувственными к страху Божию. Так и я, — собственными зубами отгрызал запретные плоды, смертельные для людей, и манил языком своим вкушать от них, и те, которые принимали их от меня, — отравлялись. Так и я делал людей бесчувственными к повелениям Божиим, (т. е. бесстрашными ко греху), отравляя их превратными толкованиями и ложными истин духовного ведения древа познания добра и зла, (т. е. ложным толкованием заповедей и слова Божия). Старался я привлечь к себе как можно больше духовных чад и, чтобы приманить их, льстил им как змей, хваля их не только в глаза, но и за-глаза; но вместе с тем осуждал духовников иных и духовных чад за грехи их. За это ныне нисхожу на дно ада, в хлад тартарский, чтобы быть вечно мучимым мучителем драконом во чреве ада, где Диосфор» — Такими воплями оглашалась та адская стезя, но которой бесы волокли тех людей.

Наконец Феофан со Святым Нилом дошли до одной, боковой, весьма узкой, дорожки; Святой сказал: «Следуй за мной», — и повел его до конца её, где виднелся, как бы закрытый люк от цистерны, из которого, когда Святой открыл его, вырвалось пламя и озарило их. Феофан испугался, но Святой сказал: «Не бойся, по только смотри же хорошенько, чтобы ты больше не входил в монастырь, а то я собственными руками кину тебя сюда». Феофан испугался еще больше, как бы он сейчас не привел бы в исполнение своей угрозы и не вкинул его туда, и стал умолять, говоря: «Никогда больше в монастырь не пойду, только но кидай меня сюда». Святой: «Смотри же хорошенько, берегись, чтобы не нарушить тебе слова, ибо тогда здесь мучиться будешь». Феофан спросил. «Что это такое, колодец сухой или цистерна?» Заглянул в люк, и его глазам представилась глубочайшая пропасть, на дне которой кипела и клокотала расплавленная огненная масса. На поверхности этой массы появлялись тела человеческия, обнажаясь то той, то другой частью тела, и вновь погружаясь, — как фасоль, кипящая в воде, восходя наверх, и сходя на дно, причем появлявшияся лица их были уродливы, подобно собачьим и ослиным мордам; из глубины же исходили ужасные стоны и вопли; так одни вопили: «горе нам многостяжателям», другие; «увы нам злым мстителям», «увы нам лжецам», «увы нам хулителям», «увы нам мужеложцам», «увы нам иереям прелюбодействовавшим»; и другие подобные возгласы раздавались оттуда. Наконец Святой сказал Феофану: «Иди за мной»; Феофан последовал за Святым. Они вышли на прежнюю дорогу и поднявшись наверх, возвратились в темницу, где, посадив Феофана, Святой надел ему снова оковы на руки и на ноги, как вначале и сказал: «Посиди здесь, пока я схожу к старцу Нафанаилу, чтобы взять на себя твое бремя и твою тяготу, но смотри же хорошенько, берегись, ибо, если ты нарушишь обет, то меня посрамишь, ибо я ручаюсь за тебя эпитропам, что ты никогда больше не придешь сюда, и тогда уже не избавишься от сей бездны». — Святой вышел, замкнув за собой дверь; Феофан услыхал его обратные шаги; он открыл дверь и, взойдя, сказал Феофану: «Вставай, ступай в свою каливу, но смотри хорошенько, чтобы впредь ты не только не смел в монастырь входить, но, чтобы очи твои и порога монастырского более не видали. Вставай» — Феофан возразил. «Как мне встать, когда я связан?» — Святой: «Вставай, я говорю тебе; зачем прекословишь?» — Повеление старца, казавшееся Феофану невыполнимым, начало сердить его и он грубо отвечал: «Я уже раз сказал тебе, что не могу; чего же ты все твердишь: вставай, да вставай? Разве не видишь, что у меня, и руки, и ноги связаны? Разве возможно мне встать?» (Повеление Святого встать означало восстание от сна, в котором был Феофан во время видения). Феофан попробовав сделать движение и, убедившись, что встать ему невозможно, сказал: «Вот видишь, как я связан, а ты все говоришь: вставай, да вставай! Не знаю, что ты за человек такой!» При этих словах Феофан пробудился, но не мог первое время понять, где он и что с ним, не знал, было ли все виденное с ним во сне, или на яву. Наконец, ощупав руки и ноги, и убедившись, что они не связаны, он пришел в себя и уверился, что то, что он только что видал, было с ним в сонном видении; однако руки у него болели, как будто после оков и не могли свободно действовать; в носу же до трех недель все ощущался тот страшный смрад, который исходил из бездны. Святой, явившись в этом сонном видении Феофану, хотя и не назвал себя ему прямо, но из его речей можно было познать его, впоследствии, Преподобный, укоряя Феофана за несоблюдение им заповедей его, винил его и в нарушении сего данного Феофаном обета не ходить в Лавру, упоминал о том, как он освободил его из темницы, укоряя за неблагодарность, которою Феофан воздал ему за оказанное благодеяние, что Святой раньше предвидел.

8-го мая 1815 г., т. е. два месяца спустя после описанного выше видения, неожиданно были обретены св. мощи Преподобного Отца нашего Нила, были обретены, хотя и с попущением Святого, но не с соизволением его на то, ибо Святой заклял в предсмертном завещании, чтобы никто но дерзал бы отрывать его останки. Произошло это вследствие того, что, когда распространилась во св. Горе слава о чудесных и необычайных явлениях Святого Феофана и, когда по повелению Святого Феофан разделал спуск в пещеру, так что стало возможным и старикам, наравне с молодыми, приходить туда на поклонение — «ради исцеления души и тела», и паломничество в пещеру возросло, то некоторые братия вознамерились построить на карнизике, что под самой пещерой и на отвесной скале, подымающейся от моря, — церковь во имя Святого. Это намерение, как видно будет потом из обличений Святого, не было вполне чистым, но вызвано было отчасти и денежными соображениями. Лавра дозволила; были наняты рабочие и приступили к закладке фундамента. При этом открылась и та пещерка могильная, находившаяся под пещерою, в которой жил Святой, где почивали его мироточивые Святые мощи. Из этой именно гробовой пещерки истекало некогда обильно чудотворное и всецелительное миро чрез малую трещину в скале. С высоты нескольких сот футов оно стекало в море у Каравостаса, и так продолжало истекать, пока все Святое тело не обратилось в миро благоуханное и святое, почерпнуть которое из дальних стран православные стекались к Каравостасу. Но остальные священные останки оставались неприкосновенными в гробу; некие два брата однажды попытались было отрыть мощи, но, при самом начале их поисков, на одного из них обрушился большой камень и раздавил ему ногу. Тогда другой, оставив раненого в пещере, поспешил в монастырь за помощью и за мулом, но, когда он удалился, оставшемуся явился некий благолепный старец, т. е. сам Снятой Нил, в образе старца монаха, испросил: «Что с тобой случилось» тот отвечал, что хотел с товарищем отрыть святые мощи, но на него обрушился камень; Святой исцелил раздавленную ногу, но заповедал, чтобы впредь никто не дерзал бы больше искать его мощей, и исчез. Тогда исцеленный побежал в догонку за ушедшим братом, нагнал его в местности Хаир, к великому удивлению последнего, и рассказал ему все случившееся. Запрещение Святого стало известным всей св. Горе, передаваясь из рода в род по преданию, так что до последнего времени никто но дерзал более возобновлять попытку взыскания св. его мощей. Ныне же, ради Феофана, как объяснил потом, Святой, попустил он совершиться столь неугодной для него вещи и не возбранил незаповеданной им постройке церкви. св. мощи неожиданно были обретены и торжественно перенесены в Лавру; в соседней же с пещерою св. Нила келлии Спанон была оставлена лишь часть Святого для почтения места, где раньше подвизался Святой. Так, вслед за одним делом, противным Святому, совершилось и второе, не менее противное его воле, а именно перенесение его священных останков из возлюбленной им безмолвной пещеры в многолюдный монастырь. За все это, как мы увидим ниже, пришлось дать ответ Феофану и пострадать за свое самочиние, ибо он сделал сие, не имея на то повеления Святого, и на него пала клятва, положенная в завещании Святого. За эту клятву Феофану впоследствии пришлось понести тяжкую энитимию, перед своим пострижением в схиму. Святой также сказал, каковы были слова той клятвы, которою он заклял, умирая, но касаться его мощей, а именно: «Не воскреснут нечестивии на суд», т. е. те, которые дерзнут нарушить клятву. Сие завещании, как мы видим из слов Святого, было написано на дощечке его возлюбленным учеником Илией и утверждено над изголовьем гробницы, в предостережение тех, которые захотели бы отрыть останки по прошествии трех лет, как то водится на Афоне и взять их себе в молитвенную память.

Открытие св. мощей привело Феофана еще к одному злосчастному последствию, — к нарушению данной им клятвы не ходить никогда в Лавру, ибо он счел себя вправе при перенесении мощей сопровождать их, за что снова подпал под власть злого духа. Наконец, Фоефан прогневал Святого еще тем, что роздал некоторые бывшия у него частицы мощей преп. Нила на сторону.

— преподобный Нил Мироточивый